Творческое разрушение, эндогенный рост и прощай, Kodak. Нобелевку по экономике дали за объяснение, почему инновации — это больно, но необходимо

07:43 / 14 октября, 2025

Лауреаты 2025 показали механизм и дали инструмент для решений.

13 октября 2025 года Королевская шведская академия наук объявила лауреатов премии Шведского национального банка по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля. Награда досталась трем исследователям, чьи работы объясняют, как инновации становятся движущей силой устойчивого экономического роста. Джоэль Мокир из Северо-Западного университета получил половину призового фонда (11 миллионов шведских крон, около 1,2 миллиона долларов) «за выявление предпосылок устойчивого роста через технологический прогресс». Вторая половина досталась Филиппу Агьону из Коллеж де Франс и Лондонской школы экономики и Питеру Ховитту из Университета Брауна «за теорию устойчивого роста через творческое разрушение».

Формулировка премии звучит академично, но за ней стоит фундаментальный вопрос: почему на протяжении большей части истории человечества экономика топталась на месте, а последние два века мы наблюдаем непрерывный рост благосостояния? Лауреаты дали убедительный ответ, опираясь на механизм, который еще в 1942 году описал австрийский экономист Йозеф Шумпетер — творческое разрушение (creative destruction). Новые технологии, продукты и компании вытесняют старые, повышая производительность и улучшая жизнь людей. Этот процесс болезненный для проигравших, но именно он обеспечивает долгосрочное процветание.

Три взгляда на один механизм

Лауреаты сделали три взаимодополняющих вклада, которые превратили абстрактную идею Шумпетера в работающий аналитический инструмент.

Во-первых, они показали, что источник роста находится внутри экономики — это так называемый эндогенный рост. Новые идеи возникают не случайно, не падают с неба как манна небесная, а появляются из усилий ученых, инженеров, предпринимателей, а также из институтов, которые поддерживают поиск и конкуренцию. Экономика сама генерирует топливо для собственного движения вперед.

Во-вторых, Агьон и Ховитт формализовали шумпетеровскую мысль, создав математическую модель творческого разрушения. В их рамках новые фирмы и новые продукты вытесняют старые, одновременно повышая производительность и перетасовывая рынки. Конкуренция здесь не статична — речь не только о том, кто дешевле сегодня, но и о том, кто быстрее генерирует следующую волну улучшений. Их знаменитая статья 1992 года в журнале Econometrica «A Model of Growth Through Creative Destruction» стала краеугольным камнем современной теории роста.

В-третьих, Джоэль Мокир как экономический историк объяснил, почему в одни периоды инновации идут легче, чем в другие. Он обратил внимание на культуру знания и на институты, которые делают знания кумулятивными. Если общество ценит эксперимент и открытый обмен информацией, если есть университеты, научные общества, журналы, патентная система — тогда отдельные изобретения складываются в траекторию прогресса, а не растворяются в повседневности. Мокир показал, что индустриальная революция стала возможной именно там и тогда, где знание превратилось в публичный капитал.

Как работает модель Агьона и Ховитта

В учебной версии модели в каждой отрасли есть текущая технология и шанс на появление следующего улучшения. Улучшение повышает качество продукта или снижает издержки производства. Тот, кто первым внедрил новацию, временно получает монопольную ренту — может поднять цены или захватить рынок. Но монополия не вечная. Следующая инновация приходит от конкурента и смещает прежнего лидера. Получается бесконечная череда гонок, где приз временный, а выгода для общества кумулятивная.

Модель Агьона-Ховитта 1992 года построена на нескольких ключевых элементах. Фирмы инвестируют в исследования и разработки (R&D), пытаясь создать продукт следующего поколения. Вероятность успеха зависит от интенсивности вложений и от накопленного знания. Успешный инноватор получает временную монополию и поток прибыли до тех пор, пока не появится еще более совершенный конкурент. Этот процесс создает эндогенный рост — темп экономического развития определяется внутри модели, через решения фирм о том, сколько ресурсов направить на поиск.

Из модели вытекают неочевидные выводы. Слишком слабая конкуренция снижает стимулы что-то менять — зачем инвестировать в R&D, если рынок и так твой? А слишком жесткая конкуренция не дает отбить инвестиции в поиск — инноватор не успевает получить достаточную прибыль до появления следующего витка замены. Значит, политика должна выстраивать тонкий баланс. Нужны антимонопольные правила, которые оставляют компаниям пространство для окупаемости вложений, но не позволяют превращать временное преимущество в вечную аренду. Нужны патенты с разумным сроком защиты и эффективной экспертизой. Нужна поддержка стартапов и готовность открывать рынки для новых игроков.

Модель также объясняет, почему важны постепенные, «пошаговые» улучшения (step-by-step innovations). Большие прорывы нравятся газетным полосам и героическим нарративам, но стабильный рост чаще обеспечивают миллионы мелких доработок процессов, цепочек поставок, пользовательских интерфейсов. Политика, которая поощряет только грандиозные мегапроекты, легко пропустит тихую революцию в эффективности.

Интересная деталь, выявленная в модели: существует так называемый «эффект захвата бизнеса» (business-stealing effect). Когда фирма инвестирует в инновации, она не учитывает, что ее успех уничтожит ренту текущего лидера. Это создает отрицательную внешнюю среду (negative externality) и может приводить к избыточным инвестициям в R&D — экономика генерирует «слишком много» инноваций с точки зрения общественного благосостояния. Однако этот эффект частично компенсируется тем, что при свободном рынке (laissez-faire) инновации могут быть слишком маленькими, поскольку инноватор не полностью присваивает общественную пользу от своего изобретения.

Чем важен вклад Джоэля Мокира

Джоэль Мокир, родившийся в 1946 году в Лейдене (Нидерланды), — экономический историк, который исследовал технологический прогресс от раннего Нового времени до наших дней. Его ключевые работы — «Дары Афины: Исторические истоки экономики знаний» (The Gifts of Athena, 2002) и «Культура роста: Истоки современной экономики» (A Culture of Growth, 2017) — показали, что индустриальная революция стала возможной там и тогда, где знание превратилось в публичный капитал.

Мокир ввел важное различие между двумя типами знаний. Пропозициональное знание (propositional knowledge) — это понимание того, «как устроен мир»: научные теории, законы природы, принципы работы механизмов. Прескриптивное знание (prescriptive knowledge) — это знание того, «как что-то делать»: технологии, рецепты, практические навыки. Для устойчивого роста нужны оба типа, но критически важно, чтобы они взаимодействовали. Ученые должны спорить, обмениваться идеями, реплицировать результаты друг друга. Инженеры должны опираться на научные трактаты и письма. Ремесленники должны подхватывать удачные решения и адаптировать их.

Не случайно в Европе XVII-XVIII веков возникли академии, научные общества, периодические журналы — Royal Society в Англии (1660), Académie des Sciences во Франции (1666) и десятки других институтов. Это инфраструктура накопления знаний. Когда Исаак Ньютон публикует «Математические начала натуральной философии», его идеи не умирают вместе с ним — они становятся платформой для следующих поколений. Когда Джеймс Уатт совершенствует паровую машину, он опирается не только на собственные эксперименты, но и на теоретические работы по теплоте и давлению газов.

В практическом смысле это означает, что скорость творческого разрушения зависит не только от числа инженеров и объема инвестиций, но и от культуры открытого поиска, качества образования, доступа к данным и научной коммуникации. Если общество экономит на этих «невидимых» вещах — фундаментальной науке, университетских исследованиях, открытых базах данных — оно тормозит собственное будущее. Если вкладывается разумно, запускает долгую траекторию роста.

Мокир также показал, что культурные установки имеют значение. В обществах, где ценятся эксперимент, любознательность, критическое мышление, инновации идут легче. Там, где доминируют традиционализм, иерархия и недоверие к новому, технологический прогресс спотыкается. Это не значит, что культура определяет все — институты и стимулы важны не меньше. Но игнорировать культурный контекст нельзя.

Исторические и современные примеры творческого разрушения

Теория обретает смысл, когда смотришь на конкретные отрасли и рынки. Примеров творческого разрушения вокруг нас множество.

Фотография. Пленка уступила место цифровым сенсорам. Компании вроде Kodak, которые десятилетиями доминировали на рынке, не смогли перестроиться и фактически исчезли. В IT-индустрии сменились наборы поставщиков, стандарты, навыки. Одни компании ушли, другие родились — Canon, Sony, затем производители камер для смартфонов. Результат для потребителя понятен: стоимость снимка близка к нулю, возможности обработки выросли на порядки. Вокруг камер возникли новые рынки — от облачных альбомов до систем компьютерного зрения и распознавания лиц.

Музыка и видео. Индустрия перешла от физических носителей (виниловые пластинки, кассеты, CD, DVD) к стримингу. Пропали целые сегменты бизнеса — магазины звукозаписей, пункты проката фильмов. Появились новые — платформы вроде Spotify, Netflix, YouTube. Изменились модели монетизации: вместо разовой продажи альбома — подписка и микроплатежи, вместо проката — безлимитный доступ за фиксированную цену. Правообладатели получили долгосрочный доход от каталога, но появились вопросы справедливой оплаты артистов и концентрации власти у платформ.

Автомобильная отрасль. Переживает свой виток творческого разрушения прямо сейчас. Электромобили и программно-определяемые архитектуры (software-defined vehicles) меняют цепочки создания стоимости. Двигатель внутреннего сгорания — сложный механизм с тысячами деталей и высокими барьерами для новых игроков — уступает электромотору, который проще, надежнее и дешевле в производстве. Софт становится ключевой компетенцией, что снижает порог входа для технологических компаний вроде Tesla и китайских производителей. Традиционные автогиганты вынуждены переучиваться или рискуют повторить судьбу Kodak.

Розничная торговля. Электронная коммерция вытесняет физические магазины. Amazon и аналоги создали новую логистику, изменили ожидания потребителей относительно скорости доставки и ассортимента. Старые сети разоряются или трансформируются в омниканальные модели, где онлайн и офлайн дополняют друг друга.

Во всех этих примерах видна одна логика: новая технология или бизнес-модель предлагает лучшее качество, удобство или цену. Потребители голосуют ногами. Старые игроки, которые не адаптировались вовремя, теряют рынок. Возникают новые рабочие места (программисты, аналитики данных, курьеры), исчезают старые (кассиры, операторы пленочных лабораторий). В совокупности производительность экономики растет, но переход может быть болезненным для конкретных людей и регионов.

Где возникают риски и что с ними делать

Творческое разрушение создает победителей и проигравших. В кратком горизонте боль чувствуют конкретные люди — те, чьи навыки обесценились, чьи предприятия закрылись — и целые регионы, завязанные на угасающие отрасли. Поэтому важны политики смягчения (adjustment policies). Нужны программы переподготовки кадров, поддержка географической мобильности труда, помощь с переездом, налоговые стимулы для новых бизнесов в пострадавших территориях. Без этих инструментов нарастает сопротивление изменениям, политическая поляризация, требования протекционизма и заморозки рынков.

Председатель комитета по присуждению премии Джон Хасслер (John Hassler) подчеркнул это на пресс-конференции: «Мы должны поддерживать механизмы, лежащие в основе творческого разрушения, чтобы не скатиться обратно в стагнацию». Это не призыв к бесчувственному капитализму — это напоминание, что попытки заморозить структуру экономики для защиты существующих игроков в итоге вредят всем.

Другой риск связан с монополизацией и концентрацией рыночной власти. Технологические платформы могут превращать временное преимущество в устойчивые барьеры для входа. Сетевые эффекты, экономия от масштаба, контроль над данными создают ситуации, когда победитель забирает все (winner-takes-all). Нужны правила, которые поддерживают сам механизм конкуренции: требования совместимости и интероперабельности, запреты на недобросовестные покупки потенциальных конкурентов, прозрачные алгоритмические требования там, где платформы контролируют доступ к рынкам. Цель не наказать успешных — цель сохранить динамику, при которой новые игроки могут бросить вызов старым.

Есть и риск «ошибочной промышленной политики» (misguided industrial policy). Если государство пытается угадать победителей и закрывает рынки для защиты «национальных чемпионов», оно чаще мешает, чем помогает. История полна примеров провальных госинвестиций в технологии, которые так и не взлетели, при одновременном подавлении более перспективных альтернатив. Лучшая стратегия — формировать условия: конкурентные рынки, предсказуемые правила, доступ к капиталу, инфраструктура исследований и данных, открытая миграция талантов. Этого достаточно, чтобы идеи начали работать, а рынок сам отберет жизнеспособные решения.

Как измерять творческое разрушение

Экономисты разработали набор метрик для оценки интенсивности творческого разрушения в экономике:

Темпы появления и исчезновения фирм (firm entry and exit rates). В динамичной экономике должно быть много стартапов и столько же банкротств — это признак здоровой конкуренции.
Доля молодых компаний в занятости. Если значительная часть работников трудится в фирмах моложе 5-10 лет, это сигнализирует о высокой инновационной активности.
Производительность труда и совокупная факторная производительность (TFP). Рост TFP показывает, что экономика производит больше с теми же затратами труда и капитала — это и есть плод инноваций.
Патентная активность и цитирование патентов. Количество и качество патентов дают представление о потоке новых идей.
Скорость диффузии технологий. Как быстро новые решения распространяются по отраслям и странам.

Исследователи сравнивают эти показатели между отраслями и странами, смотрят, где конкуренция живая, а где рынки цементируются. Например, в США с 1980-х годов наблюдается тревожное снижение темпов создания новых фирм и падение доли молодых компаний в занятости. Это может сигнализировать о росте барьеров для входа и концентрации рыночной власти.

Для бизнеса возникают собственные индикаторы инновационности: частота релизов новых продуктов, доля выручки от продуктов моложе трех лет, ставка расходов на R&D относительно продаж, глубина партнерств с научными институтами, зрелость процессов управления знаниями. Эти простые сигналы показывают, идет ли компания в ногу с динамикой рынка или живет вчерашним днем.

Практические выводы для бизнеса

Теория полезна не только правительствам. Любая компания живет в мире, где завтра могут прийти новые решения, способные сделать текущую бизнес-модель устаревшей. Это не повод нервничать — это повод строить процессы так, чтобы не проспать волну. Ниже короткий ориентир, который помогает не потерять направление:

Держите портфель инициатив. Рядом с главным продуктом должны жить эксперименты. Пусть маленькие, но регулярные. Классическое правило: 70% ресурсов на core business, 20% на смежные возможности, 10% на wildcard проекты.
Измеряйте скорость обучения. Важны циклы обратной связи, A/B-тесты, пилоты с реальными клиентами. Чем короче цикл «гипотеза — эксперимент — вывод», тем выше шанс поймать тренд раньше конкурентов.
Стройте культуру «без вины». Ошибки неизбежны в поиске. Важно их документировать, извлекать уроки и масштабировать выученное на всю организацию. Если люди боятся экспериментировать из страха наказания, инновации умирают.
Сохраняйте совместимость и открытость. Открытые интерфейсы (API), стандарты, модульная архитектура облегчают вход партнерам и ускоряют собственные обновления. Закрытые экосистемы могут дать краткосрочное преимущество, но в долгосрочной перспективе проигрывают открытым платформам.
Инвестируйте в людей. Переквалификация, наставничество, внутренние школы и курсы. Это самая быстрая защита от устаревания компетенций. Сотрудники, которые растут вместе с технологиями, — главный актив.

Политические выводы для государств и городов

Если цель — долгосрочный рост и широкое благосостояние, политика должна уменьшать трение на пути знания к рынку. Это не требует сложных схем, скорее дисциплины и внимания к базовым вещам:

Конкуренция. Сильные антимонопольные правила, защита от сговора, ограничения на хищнические покупки (killer acquisitions) стартапов крупными игроками с целью устранения потенциальной угрозы.
Патенты и интеллектуальная собственность. Разумные сроки защиты (не вечные), качественная экспертиза (чтобы не выдавать монополии на тривиальные идеи), усиление альтернатив вроде открытых лицензий там, где это ускоряет диффузию.
Наука и образование. Финансирование фундаментальных исследований, поддержка университетов, открытый доступ к научным публикациям и данным, поощрение академических стартапов (spin-offs).
Рынки труда. Программы переподготовки, поддержка географической мобильности, признание квалификаций, прозрачные правила для миграции талантов.
Инфраструктура. Широкополосная связь, облачные платформы для науки, центры тестирования и пилотирования новых технологий, регуляторные песочницы (regulatory sandboxes) для экспериментов с новыми бизнес-моделями.

Ответы на частые возражения

«Инновации убивают рабочие места». Частично верно в кратком периоде и локально. Но исторически общая занятость не падает, она меняется по структуре. Возникают профессии, которых раньше не было — аналитики данных, специалисты по кибербезопасности, разработчики приложений. Исчезают другие — машинистки, телефонные операторы, кассиры. В совокупности качество задач повышается — люди делают более интересную, менее рутинную работу. Нужны программы перехода, которые снижают боль и сокращают время поиска новой занятости.

«Большие компании всё равно победят». Иногда крупные игроки действительно быстрее масштабируют решения благодаря ресурсам и инфраструктуре. Но именно конкуренция за следующую инновацию удерживает их в тонусе. Там, где правила поддерживают вход новых, гиганты вынуждены делиться рынком или покупать стартапы за приличные деньги. Там, где правила цементируются в пользу incumbents, механизм творческого разрушения действительно дрожит, и экономика стагнирует.

«Государство лучше знает приоритеты». Опыт XX века показывает, что попытки централизованного выбора победителей (picking winners) чаще ошибаются, чем угадывают. Правительства не обладают полной информацией и подвержены лоббизму. Лучше строить площадки, где идея может быстро доказать полезность через взаимодействие с реальными потребителями. Это более надежный путь, чем ставить бюджетные деньги на конкретные технологии или компании.

Где читать первоисточники и хорошие обзоры

Официальные материалы удобно начинать с сайта Нобелевского комитета. Там есть пресс-релиз, понятная «популярная информация» и подробная «научная справка», которые объясняют формулировку премии и практические выводы:

Пресс-релиз Нобелевского комитета — краткое изложение достижений лауреатов
Популярная информация о премии — доступное объяснение для широкой публики
Научная справка по премии (PDF) — расширенная версия для тех, кто хочет глубже понять технические детали

Книги и тексты, которые помогут погрузиться глубже в тему:

Филипп Агьон, Селин Антонен, Саймон Буньольд, «Сила творческого разрушения: экономический рост, его хрупкость и защита» (The Power of Creative Destruction, 2021). Хороший мост между академической теорией и практической политикой, написанный самим лауреатом.
Джоэль Мокир, «Дары Афины: Исторические истоки экономики знаний» (The Gifts of Athena, 2002) и «Культура роста: Истоки современной экономики» (A Culture of Growth, 2017). Исторический взгляд на то, как знания превращаются в технологии и экономический прогресс.
Йозеф Шумпетер, «Капитализм, социализм и демократия» (1942). Классический текст, с которого удобно начать знакомство с концепцией творческого разрушения.
Филипп Агьон и Питер Ховитт, «Теория эндогенного роста» (Endogenous Growth Theory, 1998). Учебник для тех, кто готов погрузиться в математические модели.
Оригинальная статья Aghion, Philippe, and Peter Howitt. "A Model of Growth Through Creative Destruction." Econometrica 60, no. 2 (1992): 323-351. Основополагающая работа, за которую, собственно, и дали премию.

Краткие обзоры в крупных редакциях — хорошая точка входа для тех, кто хочет быстро схватить суть:

Что это означает для экономики искусственного интеллекта

Сегодняшний цикл инноваций тесно связан с искусственным интеллектом и программируемыми платформами. Он демонстрирует все классические особенности творческого разрушения. Стоимость базовых операций — перевода текста, генерации изображений, анализа данных — стремительно падает. На верхних этажах рождаются новые профессии: prompt engineers, специалисты по fine-tuning моделей, архитекторы RAG-систем. У потребителей появляются неожиданные возможности — от персональных ассистентов до инструментов для творчества. Одновременно возникает соблазн замыкать экосистемы и накапливать рыночную власть через контроль над данными, вычислительными мощностями и самими моделями.

Выводы лауреатов помогают разложить текущий спор на составляющие. Для поддержания механизма творческого разрушения в эпоху ИИ нужны:

Открытая конкуренция в железе. Доминирование одного-двух производителей GPU создает узкое место. Нужна поддержка альтернативных архитектур и открытых стандартов.
Доступ к вычислениям и данным. Если только крупнейшие корпорации могут позволить себе обучение больших моделей, барьеры для входа становятся непреодолимыми. Публичные облака для исследований, открытые датасеты, поддержка академических лабораторий — все это критично.
Совместимость моделей и интерфейсов. Открытые форматы (ONNX, OpenAI API-совместимость) позволяют легко переключаться между провайдерами и снижают lock-in эффект.
Ясные правила ответственности. Кто отвечает, если ИИ-система причинит вред — разработчик модели, оператор сервиса, конечный пользователь? Без ясности компании боятся экспериментировать или, наоборот, игнорируют риски.
Защита от монополизации через данные. Требования к переносимости данных (data portability), запреты на эксклюзивные сделки, которые закрывают доступ конкурентам к критичным датасетам.

Это не про наказание лидеров вроде OpenAI, Google или Anthropic. Это про поддержание циркуляции идей и возможности для входа новых команд. Если механизм работает, мы увидим следующие поколения прорывов. Если застопорится — получим стагнацию под контролем нескольких гигантов.

Биографические справки о лауреатах

Джоэль Мокир родился в 1946 году в Лейдене, Нидерланды. Степень PhD получил в 1974 году в Йельском университете. Сейчас — профессор экономики в Северо-Западном университете (Эванстон, США) и в Школе экономики имени Эйтана Бергласа Тель-Авивского университета (Израиль). Автор множества книг по экономической истории, считается одним из ведущих специалистов по индустриальной революции. Когда ему позвонили из Стокгольма утром 13 октября, Мокир еще пытался налить себе утренний кофе. «Люди всегда говорят это, но в моем случае я говорю правду — я понятия не имел, что произойдет что-то подобное», — сказал он репортеру Associated Press.

Филипп Агьон родился в 1956 году в Париже, Франция. PhD по экономике получил в 1987 году в Гарвардском университете. Профессор Коллеж де Франс, INSEAD (Париж) и Лондонской школы экономики. Один из самых цитируемых экономистов современности. Его работы охватывают теорию роста, промышленную организацию, инновационную политику. Узнав о премии, он сказал на пресс-конференции: «Я все еще не могу подобрать слов. Я вообще не ожидал этого, поэтому не могу выразить то, что чувствую».

Питер Ховитт родился в 1946 году в Канаде. PhD получил в 1973 году в Северо-Западном университете (где, кстати, сейчас работает Мокир — интересная деталь, связывающая лауреатов). Профессор Университета Брауна (Провиденс, США). Его совместная работа с Агьоном началась еще в 1987 году в MIT, когда Агьон был молодым ассистент-профессором, а Ховитт приехал на sabbatical из Университета Западного Онтарио. За этот год они написали модель роста через творческое разрушение, которая и принесла им Нобелевку.

Призовой фонд составляет 11 миллионов шведских крон (примерно 1,2 миллиона долларов). Половина достается Мокиру, вторая половина делится между Агьоном и Ховиттом. Кроме денег, лауреаты получают золотую медаль 18 карат и диплом. Торжественная церемония награждения пройдет 10 декабря в Стокгольме — в день смерти Альфреда Нобеля.

Немного истории о самой премии

Премия по экономике формально называется «Премия Шведского национального банка по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля» (Sveriges Riksbank Prize in Economic Sciences in Memory of Alfred Nobel). Она была учреждена в 1968 году центральным банком Швеции в честь 300-летия банка и в память о Нобеле. Технически это не «настоящая» Нобелевская премия, поскольку Альфред Нобель не упоминал экономику в своем завещании 1895 года. Пуристы подчеркивают это различие, но премия всегда вручается вместе с остальными наградами 10 декабря и имеет тот же статус.

С 1969 года премию получили 96 лауреатов. Только три из них были женщинами: Элинор Остром (2009), Эстер Дюфло (2019) и Клаудиа Голдин (2023). Это отражает как исторический гендерный дисбаланс в экономической профессии, так и продолжающиеся проблемы с разнообразием. В последние годы комитет старается учитывать более широкий спектр подходов и тем, от экспериментальной экономики до экономики климата.

Премия 2024 года досталась Дарону Аджемоглу, Саймону Джонсону и Джеймсу Робинсону за исследования того, почему одни страны богаты, а другие бедны, и как институты влияют на процветание. Интересно, что работа этих лауреатов и премия 2025 года дополняют друг друга: институты создают рамку, внутри которой работает творческое разрушение. Плохие институты подавляют инновации и защищают рентополучателей. Хорошие — позволяют новым идеям вытеснять старые.

Критика и дискуссии вокруг концепции

Не все экономисты и политики в восторге от акцента на творческом разрушении. Существует несколько линий критики:

Социальные издержки. Противники указывают, что разрушение реально и болезненно — закрываются заводы, исчезают целые отрасли, люди теряют работу и идентичность, связанную с профессией. Создание новых рабочих мест может происходить в других регионах или требовать навыков, которым нужно учиться годами. Разве справедливо жертвовать текущим поколением рабочих ради абстрактного будущего роста?

Ответ лауреатов: именно поэтому нужны политики адаптации. Но попытки заморозить экономику и защитить каждое существующее рабочее место приводят к худшему исходу — стагнации, при которой страдают все, включая следующие поколения. Правильный баланс — позволять изменениям идти, но активно помогать людям переходить к новым возможностям.

Экологические последствия. Бесконечная гонка за ростом и инновациями может усугублять экологический кризис. Новые продукты означают больше потребления, больше отходов, больше выбросов. Разве не лучше замедлиться и стабилизироваться?

Ответ: технологический прогресс — это не только гаджеты. Инновации в энергетике (солнечные панели, ветряки, батареи), материалах (биоразлагаемый пластик, углеродные волокна), процессах (точное земледелие, умные сети) как раз и дают возможность снизить экологический след. Отказ от инноваций законсервирует грязные технологии.

Неравенство. Творческое разрушение может усиливать неравенство, если выгоды концентрируются у владельцев капитала и высококвалифицированных работников, а издержки несут низкоквалифицированные. Нужна ли нам модель, которая обогащает немногих за счет многих?

Ответ: неравенство — это проблема распределения, а не роста как такового. Налоги, трансферы, инвестиции в образование могут смягчить дисбалансы. Отказ от роста не сделает всех равными — скорее, все станут равно бедными. Лучше расти и перераспределять, чем стагнировать.

Короткий итог

Творческое разрушение — это не миф, не лозунг и не идеология. Это понятный и измеримый механизм, через который экономика учится и растёт. Премия 2025 года напоминает простую, но фундаментальную мысль: чтобы рост был устойчивым, нужны конкуренция, институты знаний и условия для появления новых игроков. Нужна культура, которая ценит эксперимент и открытость. Нужны правила, которые балансируют между защитой инноваторов и предотвращением монополизации.

Работы Мокира показали, что эти условия не возникают сами по себе — они результат исторического развития институтов, научных обществ, университетов, патентных систем. Модель Агьона и Ховитта формализовала динамику процесса и дала инструменты для анализа политики. Вместе эти вклады создали интеллектуальную основу для понимания современной экономики.

История не закончена. Каждое новое поколение технологий — от паровых машин до интернета, от биотехнологий до искусственного интеллекта — повторяет те же базовые вопросы. Как поддержать динамику изменений? Как смягчить издержки для проигравших? Как не дать временным победителям превратить свое преимущество в вечную ренту? Наша задача в том, чтобы ответы были чуточку умнее и добрее к тем, кто проходит через переход. Тогда движение вперед будет не только быстрее, но и справедливее для всех.

Джон Хасслер, председатель комитета, подытожил это так: «Экономический рост нельзя воспринимать как данность. Мы должны поддерживать механизмы, лежащие в основе творческого разрушения, чтобы не скатиться обратно в стагнацию». Это и есть главный урок премии 2025 года — прогресс возможен, но он требует постоянных усилий по созданию и защите условий для инноваций.